В каждой шутке есть доля шутки

   Многоканальная связь, электроизмерения в технике связи – мои любимые спецпредметы. То ли это оттого, что понимаю я Владимира Михайловича с полуслова, то ли оттого, что, однажды пристально посмотрев на меня, он произнёс: «Нина, ты же не технарь, ты гуманитарий!». А я старалась доказать обратное, тщательно готовясь перед каждым занятием.

   На занятиях Мельничук, что называется, «выкладывается». Да и как же иначе – ведь ему же не должно быть стыдно за нас на защите диплома. Вот и сидит группа, стараясь уловить и понять каждое слово.

   Владимир Михайлович водит указкой по схемам, затем долго пишет на доске, обьясняя, как получается линейный спектр. Его загипсованная после двух операций рука ещё с трудом удерживает мел, и каждое движение, дающееся с болью, такой же болью отзывается в наших душах.

  - Ну, как, всем понятно?

   Понятно не всем, но нам совестно перегружать учителя, и мы молчим.

  - Ну, я же по глазам вижу, что не всем ясно. Поднимайте руки, кто не понял.

   Половина группы робко поднимает руки. Владимир Михайлович ещё раз обьясняет, и спрашивает снова:

  - Поднимите руки, кому ещё не понятно, не стесняйтесь, дальше будет ещё сложнее.

   Поднимается ещё несколько рук. Мельничук обьясняет до тех пор, пока не увидит в глазах понимание. Наконец-то все разобрались и повеселели. Учитель с облегчением вздыхает:

  - Ну, наконец-то! А то я тут распинаюсь, распинаюсь, уже и сам всё понял, а вы – никак…

   Группа тоже с облегчением вздыхает и смеется.

  - А вы, между прочим, зря смеётесь. Знаете, иногда бывает, один и тот же материал из года в год преподаю, одна и та же аппаратура, но вдруг во время обьяснения словно озарение приходит, и смотришь на один и тот же процесс уже совершенно иначе, не так, как всегда.

   Я слушаю своего учителя и ловлю себя на мысли, что мы с ним в чём-то похожи, со мной иногда происходит такое же. Смотрю, например, изо дня в день на один и тот же тополь за окном. Дерево, как дерево, как десятки других. А сегодня оно вдруг стало похожим на человека, который прощаясь машет мне рукой и что-то грустное шепчет, наверное стихи…

   А всё-таки, наверное, прав Владимир Михайлович, что я – гуманитарий.

Детская болезнь

   Салют в Киеве – зрелище нечастое. Вот и отправляемся мы дружной компанией на Крещатик – посмотреть, что же там происходит на Первое мая – девочки и несколько ребят. На Крещатик, конечно же, не протолпиться, море народа. Все радуются, особенно дети на плечах у родителей, восторженно кричат при каждом залпе. Мы стараемся не потеряться среди толпы и присматриваем друг за другом.

  - Ой, смотрите, наш Кузнечик, кажется, пьян…

  - А с чего это он так без меры напраздновался?

  - Да несчастье у него, а не праздник. В Лену, говорят, влюбился, да безответно.

   Кузнечик – это Вася, худенький невысокий паренёк. Мы его очень любим за общительность и добрый характер. В нашу Леночку, конечно, трудно не влюбиться: стройненькая, длинная коса, не танцует – летает на сцене.

   Я страх как не переношу выпивок. Сразу вспоминается родительский дом, а возле дома на дороге – огромная лужа, которая становится непреодолимым препятствием для некоторых мужчин в дни получки. Потерявших человеческое обличье людей в такие дни снимают с нашего забора несчастные женщины… Но ведь это же наш Кузнечик, такого за ним раньше не наблюдалось, да и отстал он от всех заметно. Ну не бросать же!

  - Вася, что, качается палуба? Ану-ка, держись, матрос, за руку. Бодрей, матрос, до троллейбуса далеко. Возьми себя в руки. Как это ты себе не хозяин? А кто хозяин, я? Ну, тогда идём со мной, вдвоём ещё поллитру приговорим, и у меня похожее несчастье. А, не поместится уже… Ты это дело бросай, а то так до зла-горя недалеко. Это твоё несчастье, знаешь, как детская болезнь, оно  пройдёт. Помнишь, - ветрянка, корь… Да, и свинка ещё. Не хрюкай, в троллейбус не пустят! Не ответит она тебе Вася, и с этим придётся смириться. Жених у неё есть, с машиной, последняя модель «Жигулей». А у тебя есть машина? С педалями не годится. Ты думаешь в таком виде, как сейчас, ты ей больше понравишься? Смотри, вон она помахала тебе ручкой из троллейбуса. Пока я тебя тут воспитываю, борец ты наш непобедимый, все уже домой уехали. Садись в следующий и молчи.

   Ну вот и приехали. Теперь главное – в общежитии пройти незаметно мимо комендантской. Держись за меня, шагай ровно и быстро! Ах, кажется, нас засекли. Из общежития Вася, выселят. Быстренько на кухню, вот сюда, за дверь, и тихо-тихо стой, не падай, я тебя дверью подопру… Здравствуйте, Валентина Яковлевна! Как всегда, у нас порядок на этаже. В гордом одиночестве? Да вот думаю – гадаю, что бы такого девочкам на ужин приготовить… Блинков напеку, наверное. Приходите… Ушла… Ой, как стыдно, противно врать хорошему человеку! Ану, вылезай, блин горелый! И больше мне в таком виде на глаза не попадайся! Иди, проспись…

   Кузнечик долго ещё пытался взять себя в руки. Закончив техникум, он отслужил в армии, вытянулся вверх, выучился в институте. Я знаю его жену – мы учились на одном факультете. Она удивительно похожа на его первую любовь и внешностью, и характером. Её Леной зовут.

Покорить вершину

   Наш Мельничук сердит, как никогда – столько двоек поставил по многоканальной связи! Оно и понятно – группа разболталась, готовится плохо по всем предметам. Директор недоволен. А на улице так здорово: весна! Так трудно заставить себя сидеть за книжками. Мы обижаемся, вытираем слёзы и вечерами нехотя проводим домашние занятия, чтобы те, кто лучше разбирается, помог выкарабкаться из пропасти отстающим. Наконец, наша «многострадальная» связь, словно горный перевал, нам покоряется, и Владимир Михайлович сменяет гнев на милость:

  - Вот видите, ведь можете, если захотите! – и уже более ласково. – Ребята, а не махнуть ли нам на майские праздники на экскурсию в Карпаты? Не теряйте время!

   В Киеве теплынь. Мы одеваемся полегче и уезжаем автобусом. Ехать долго. Из окон интересно наблюдать, как меняется ландшафт и архитектура в тех областях, которые проезжаем. Пока едем, поём нашему папе «Я люблю тебя жизнь» и всё, что слышали по телевизору и радио – так дорога кажется короче.

   И вот, наконец, мы увидели то, ради чего ехали – Карпаты! Синие, покрытые лесом горы, подпирающие небо с белыми косматыми облаками и утопающие в тумане. Когда смотришь на это чудо, то даже говорить не хочется, не слышишь уже и шума двигателя автобуса, - ты уже в другом мире и слышишь только какую-то необьяснимую, неземную музыку…

   Горы словами описать нельзя, их нужно только увидеть. А увидишь – хочется остаться там навсегда.

   С турбазы в Ворохте мы ездим на экскурсии в Рахов, Яремчу, бросаем камушки в водопад, фотографируемся на камне возле пещеры Довбуша. Горы… Богом данное место для жизни, стихов, песен… Вы учили людей выживать в суровых условиях, почему же так обильно полит кровью здесь каждый камушек с незапамятных времён? Люди так долго учатся быть людьми.

   После экскурсий возвращаемся на турбазу, обедаем и отдыхаем, и ещё остаётся свободное время.

  - Ребята, а давайте покорим вот эту ближайшую гору, - предлагает Владимир Михайлович. – Кажется, она вполне по нашим силам – невысокая, да и тропинка на ней протоптана, можно прогуляться.

   Это только внизу гора кажется такой приветливой. Еле заметная тропинка серпантином взвивается вверх, огибая зелёные сумерки. А повыше начинаются сюрпризы: то корешки под ногами, то сугробы. И чем дальше, тем чаще на нашей тропинке встречаются снежные препятствия. А мы – в лёгких туфельках. И вот уже ряды покорителей вершины начинают редеть – две третьих группы, откалываясь по два-три человека, возвращаются вниз. Я то и дело вытряхиваю снег из своих лакированных парадных туфелек. Ну вот, уже обувь в сугробе и потеряла… Босиком в Киев возвращаться, что ли? И вверх уже пробираться сил нет, но и обратно не годится – полдороги пройдено. Наконец туфли отыскались. Мельничук оглядывается:

  - Ну что, сдаёшься? Нет? Тогда давай руку!

   Уставшие, но довольные, мы преодолеваем последнее препятствие, и вот она, вершина горы! Ура! Из носового платочка сооружаем флаг, пишем свои имена и водружаем на дереве. Ещё раз – дружное «ура!» На душе так легко и светло. Мы ощущаем, что стали немножко ближе к небу, облака вот-вот чиркнут по нашим макушкам. Нас всего восемь, с нашим учителем. Мы жалеем наших товарищей, которые остались внизу, вернулись с полпути – ведь они так никогда и не узнают, как это здорово – покорить вершину.

Не надо частушек

   Частушки в техникуме пользуются большой популярностью, особенно на конкурсах художественной самодеятельности групп. Сочиняем их иногда сами, а, бывает, просим помочь военрука. Капитан Михаил Шустерман обожает нашу весёлую девичью ораву, и не только потому, что девочки у нас очень симпатичные, - мы и стреляем метко, и автомат собираем быстро, не хуже мальчиков. Шустерман – поэт, а уж частушку придумает в момент, только тему подавай. В наших куплетах мы подшучиваем над собой, друзьями, руководством общежития. Достаётся и преподавателям. Мы их «щипаем» так, слегка, совсем немножко, - а то всякое же может случиться…

Каждый в техникуме знает

Дедушку Фролова.

Говорят, он полетит

На Юпитер снова…

   Старенький Фролов в своём стареньком лоснящемся костюме читает у нас охрану труда. Мы не считаем этот предмет таким важным, как, к примеру, телефония или многоканальная связь, но, говорят, что правила техники безопасности написаны кровью пострадавших, да и в проектах есть раздел по охране труда. Поэтому учить всёравно надо. Кроме того, по этому предмету куча лабораторных работ и экзамен.

   Фролова все учащиеся между собой называют просто: дед Фрол и передают о нём легенды из поколения в поколение. Говорят, что все космические инстанции он завалил своими предложениями и соображениями относительно полётов на Луну, что экзамены он принимает до полуночи, - разные слухи ходят.

   На занятиях дед Фрол что-то нам задиктовывает, строго спрашивает и практически не улыбается. Что делает в таком весёлом и жизнерадостном коллективе техникума этот мрачноватый человек, не лучше бы ему посидеть на пенсии, не попадая на наши остренькие язычки?

   Экзамен дед Фрол принимал и правда «знатно». Не успев записаться в первую пятёрку сдающих, я оказалась в конце списка. На улице уже начинало темнеть, перед глазами – тоже (без обеда под дверью), а в аудитории дед Фрол всё ещё пытался выведать у моих сокурсников какую-то большую космическую тайну…

   Как и все преподаватели, дед Фрол по графику дежурит в общежитии. В комендантской он долго не задерживается, а поднимается на этажи и ходит по комнатам.

  - Девчонки, представляете, там дед Фрол у соседей лабораторные работы проводит! – влетела в комнату удивлённая Тамара.

   Фролов стучит, здоровается и ставит на стол люксметр:

  - Вот сейчас мы с вами в условиях общежития проверим, соответствует ли ваше рабочее место нормам освещённости…

   Дед Фрол говорит медленно, певуче и важно растягивая слова.

  - А если не соответствует?

  - Тогда придётся передвинуть стол в другое место или поменять лампочку.

   Четыре пары глаз как-то по-особому разглядывают старика и вдруг замечают выцветший , потрепанный воротник рубашки, давно не стираный и протёртый на локтях пиджак, чёрные матерчатые ботиночки, которые начинают расползаться на пятках, обнажая незаштопанные носки, и становится видно, как сквозь эти дыры жалостливо поглядывает на нас безрадостное стариковское одиночество.

  - У вас всё в порядке, - протягивает дед Фрол и прощается.

   Он уходит, а мы ещё с минутку молчим, а потом кто-то произносит:

  - Не надо о нём больше частушек…